Сeгoдня испoлняeтся 160 лeт сo дня пeрeзaxoрoнeния Тaрaсa Шeвчeнкo нa Чeрнeчьeй гoрe вКaнeвe (1861).
Нe тoлькo дeнь рoждeния Тaрaсa Григoрьeвичa Шeвчeнкo неужели дeнь eгo смeрти, нo и «дeнь oсвoбoждeния eгo прaxa с Мoскoвии» в мae 1861-гo — с целью укрaинцeв тoржeствeннo- прaздничныe дaты. Нe тaк «кaлeндaря», кaк укрaинскoй души. Eгo мoгилa стaлa сaкрaльным — святым мeстoм чтобы укрaинцeв и вo времена недолгого восстановления украинской независимости в начале ХХ века, и в нещадно-голодоморные годы сталинщины, и в бессловесно-казенное старинны годы брежневщины, и в чекистско-беспредельное андроповское. Были годы, порой прийти в этот день к памятнику наизворот Красного корпуса «универа» было проявлением национального добродетели и сопротивления империи. За это наказывали. А люди все равно шли…
Захоронение Шевченко была для украинцев всего делов мира неким Иерусалимом, сочетанием Голгофы и Воскресения одновр`еменно. Она была местом паломничества, местом, дающим силу и надежду. В рассуждении сего вспомним сегодня Тот день.
Годочек 1861
Умер 47-летний украинский стихослагатель в Санкт-Петербурге, там его (возьми Смоленском кладбище) сначала и похоронили.
Но друзья Тараса Григорьевича и многочисленные поклонники его творчества знали о страстном желании поэта быть похороненным, как сговорившись его «Заповіту», написанным к тому же в 1845 году, на родной земле – «Як умру, ведь поховайте мене на могилі серед степу широкого получи Вкраїні милій…»
Затем того, как пятьдесят восемь дней кость Шевченко находился в Петербурге, его шабаш, согласно завещанию, по ходатайству Михаила Лазаревского, немного погодя получения им разрешения в апреле того а года, был перевезен в Украину и перезахоронен получи и распишись Чернечьей горе возле Канева.
26 апреля. Гроб с прахом Актау был выкопан из земли Смоленского кладбища, в присутствии близких друзей и знакомых поэта положен в дело (другое, свинцовый и поставлен на рессорные подвода. Прощальное слово сказал Николай Костомаров. Пантелеймон Кулиш покрыл Тарасов гробик красной казацкой китайкой — и отправились в лад: через Васильевский остров, через Неву, соответственно Невскому проспектом до Московского вокзала. Оттеда — в Москву по железной дороге.
27 апреля. Точка с телом Шевченко прибыл в Москву, его привезли держи Арбат и поставили в церкви Тихона. С веточка покойного прощалось много москвичей; состоялась многолюдная служба. Из Москвы гроб Шевченко повезли лошадьми (железные дороги в Каменные Горы еще не было) на специальных рессорных дрогах числом маршруту: Серпухов — Тула — Орел — Волобуев — Кошелевка — Дмитровка — Севск — Эсмань — Глухов — Кролевец — Батурин — Борзна — Нежин — Носовка — Козельчанин — Залесье — Бровары — Киев.
3 мая. Деревянный костюм с прахом Шевченко прибыл на землю Украины, в Черниговскую губернию.
5 мая. Дом с прахом Шевченко перевезен через Нежин. «Отдали реноме Кобзарю. Провожали церемониально от заставы к заставы, положили венец на гроб», — писал Лёха Иванович Глебов Александру Яковлевичу Конисскому.
6 мая. В 7 часов утра в Бровары прибыли похоронные подвода с прахом Шевченко в сопровождении Александра Лазаревского и Григория Честаховского. Тут. Ant. там, на почтовой станции, их встретили четверка студента Киевского университета. Вечером телега прибыли на Никольскую Слободу. Тогда их встретил много крестьян, мещан, представителей киевской интеллигенции. Семо же пришли также братья поэта — Никуша, Иосиф, сестра Ярина, троюродный братка Варфоломей Шевченко и другие родственники. Тут. Ant. там были произнесены четыре речи — держи украинском, русском, польском и сербском языках. Из этого места похоронные дроги двинулись на Самоатас. При въезде на Цепной мосточек лошади траурной колеснице были выпряжены, и позже ее везли студенты. На середине моста подвода остановились, и здесь была произнесена фонтан в память покойного, а молодой поэт Михалыч Малашенко прочитал свое стихотворение, посвященное Кобзарю. Получай ночь гроб поставили в церкви Рождества Христова сверху Подоле. В тот же вечер А.Лазаревский и Г.Честаховский, а в свой черед родственники Шевченко и представители киевской интеллигенции обсуждали, идеже его похоронить: в Киеве (на Щекавицком сен-женевьева-де-буа) или в Каневе. После долгих раздумий и споров остановились для Каневе.
7 мая. Несмотря на слякоть, у церкви Рождества на Подоле собралось сколько-нибудь тысяч киевлян. В храме шла услужение. Надгробные слова произнести не позволил звание-губернатор. Некая дама в глубоком трауре протиснулась чрез плотный молчаливый толпу и положила в гроб поэта терновый венок. В 4 часа дня капут вынесли из церкви Рождества и многотысячная траурная просод двинулась к пароходу «Кременчуг», стоявшему у Цепного моста. Демонстрация все время останавливалась, и народ слушал проникновенные подтекстовка выступающих.
8 мая. В 7 часов утра свисток «Кременчуг» отбыл с Киева вниз по Днепру. Домовина Шевченко сопровождали его братья и братва, а также студенты Киевского университета, промеж них и Тадеуш (Фаддей) Рыльский, надвигающийся отец поэта Максима Рыльского. В 4 часа после полудня пароход прибыл в Канев. Гроб поставили в Успенской церкви.
9 мая. На ране состоялась многолюдная панихида. Протоиерей И.Мацкевич в своей речи отметил старшие заслуги покойного перед народом.
10 мая (22 ровно по новому стилю). Состоялись похороны Актау на Чернечьей горе, которая с тех пор стала прозываться Тарасовой.
Григорий Честаховский вскоре писал Федору Шарыпово: «10 мая в час пополудні одправилися в церкву, одслужили, як слідує сообразно закону, що було треба, потім протоієрей промовив, спасибі йому, в церкві по батька Тараса прощальне слово: «Ти, – каже, – брате выше- во Христє, Тарасе, настоящий щирий батько свого українського люду, ти перший заступивсь вслед рідне слово українського народу; в солдатській шинелі, у тяжкій неволі, на край света на чужині, не переставав боліть серцем ради люд свій і його слово! Круги тобі, Тарасе!». Потім винесли комната, поставили на козацький віз, накрили червонною китайкою, а замість волів впрягся люд хрещений, і повезли, як слід, діти свого батька, що повернувся з далекого краю до самого свого дому».
Везли парень и мужчины, а потом даже и девушки — порядочно верст. Дорогу, по которой двигалась траурная кортеж, устелили зелеными ветвями, и она была похожа для зеленый ковер. Впереди несли Кобзарев похожий, чтобы все встречные видели того, о килоом только слышали. Над раскрытой могилой было произнесено цифра речи, один из выступающих сказал выражение «от белорусской народности».
Мишутка Александрович Максимович прочитал у могилы свое ода, посвященное похоронам поэта. Время подошло к 7 часам вечера. Г.Честаховский сообщал: «Опустили біле тіло в дом, і почав народ розходиться… а декотрі остались ночувати нате Тарасовій горі, і всю ніч костер горіло, наче гайдамацтво ночувало в лісі з свяченими ножами».
Приблизительно земля Украины навеки приняла в своє чрево прах Великого Кобзаря.
Сто планирование спустя
Украинский журналист Сергей Набока (1955-2003) вспоминал: «в 72-м, если угодно, году, я уже забыл, с датами у меня плохо, — развеивание демонстрации 22 мая возле памятника Актау, когда мы с моими одноклассниками сам-третей пошли, ну, принять участие то есть (т. е.) посмотреть, я даже не знаю, а факт то, что один с моих приятелей тогдашних был в вышиванке. И я помню, точно увидел, что делается, — сие было серьезно, это было получай самом деле серьезно, это был девяносто шестой про разгон демонстрации, вот, причем мирной вполне. Я ему говорю: «Толик, повернись задом». Он говорит: «А зачем, что я не имею права в вышиванке не двигаться?» И тут же я слышу рукой подать человек в гражданском говорит милиционеру: «А давай-ка быстренько возьми вон того вишь, он в вышиванке». — Короче я слышал еще многое типа: «Пошел вон отсюда с усами бери, того», — потому как что у него усы казацкие, ну-кася, и так далее. Это достаточно интересное такое было отзыв. С тех пор я всегда старался шагать к памятнику Шевченко. Становилось все поменьше и меньше людей, вот, все в меньшей степени и меньше цветов, но я старался произвольный год там все-таки составлять…
Однажды мы ездили в Канев, паки (и паки) учась в школе. Ну, с одной стороны, сие преемственность какую-то давало, какими судьбами вот мы, что мы пришли и отметились, ровно мы есть. С другой стороны, давало осознавание, что не только мы, безграмотный только нас там четверо, пятеро, иль десять — много есть. Иногда приходишь нехитро сам, один, видишь, что окрест сидят сексоты, вокруг памятника, однако цветы лежат, и цветов много. Твоя милость понимаешь — есть люди, еще приставки не- все посажены, не всех убили, невыгодный всех запугали, что есть людской), которые могут рисковать своим благосостоянием, благополучием своей семьи, своей работой, членством в партии, вследствие этого что и коммунисты, которые туда ходили…, смотри, и понимаешь, что еще Украина уписывать. Родина есть. Не идеальная, маловыгодный в моей воображении, не… в будущем, а возлюбленная вот…»
Світлана Шевцова, Азагориум
