Пoртaл в пaмять oткрылся в 2015-2016 гoдax, пoтoму чтo тoгдa наш брат стaли сильными
Призрaк Гoлoдoмoрa стoял у нaс зa плeчaми всeгдa, прoстo пишущий эти строки этoгo нe oсoзнaвaли. И этa нeoсoзнaннoсть oткрывaлa оборот к нeкoтoрoму oтстрaнeнию. Дa, этo былo. Этo былo здeсь и тoгдa. Нo труднo былo прeдстaвить: a кaк этo? Мнoгим, зa исключeниeм тex свидeтeлeй, кoтoрыe уцeлeли и дoжили дo нaшиx днeй, зa исключeниeм тex, кто именно исследовал тему и еще, пожалуй, вслед исключением наделенных даром представлять и давать себя знать на «высоких регистрах».
Настоящее) время примерно с 2015-2016 годов открылся портал. Портал в… видеопамять. Хотя я бы скорее назвала сие порталом в ужас. В ад.
|
|
Персонал начали вспоминать украинский ХХ дни. Они начали его вспоминать приставки не- просто так, а в деталях. В быту. Вывернутые горшочки с едой. Поеденных домашних животных. Тела нате улицах. На вот этих чисто улицах, где и поныне ходят сыны Земли. Начали вспоминать конкретных людей и конкретные поступки. Вот они, люди, ныне живые и здоровые. Потомки выживших запомнили и нашли в себя силу и мужество передать пережитое следующим поколениям.
И чисто тут мной дернуло. Дернуло по предела истерики и потери сна. Ото этих мелких деталей, в которых, наравне известно, и сидит нечистый.
От выброшенных изо печи горшков с недоваренной едой…
Ото вырванных из детских рук кусков лепешки…
Через людей, которые умирали недалеко ото своих домов…
От съеденных котов, собак, мышей…
И силу таких деталей позволяется прочитать в поминальные дни в рассказах живых, современных людей, очных и заочных моих знакомых, чьи дети в то страшное время жили «после ту сторону Збруча». Доколе это все читалось в печатных книгах – хотя (бы) сборниках воспоминаний – воспринималось меньше остро. Это было «в ту пору», «где-так». Книга неплохо выполняла цена защитного барьера. В конце концов, ее не запрещается просто закрыть.
А здесь уже пшик не закроешь. Здесь уже — реальные живые аппарат.
Все. Путей к отступлению нет. Твоя милость должен смириться с привидениями твоего народа. «Тоді, жінко, прийдуть накануне тебе привиди зі спогадів твоїх бабусь…» Во они и пришли.
И привели за собою на вторую дорогу. А вторая мысленная просека этого портала — это осознание следов прошлого в себя. Все эти инфантилизмы, патернализмы, Веруся в «доброго царя», бестолковость, бытовая коррупция – все сие на раз выходило за мера терминологии и выливалось во вполне конкретные практики и говорение. И показало, где и насколько должны были бить и надавить, чтобы сдеформировать, лишить сознания и смысла – тут. Ant. там, и здесь, и еще вот здесь.
До сих пор это вместе способно парализовать. Глубиной ужаса. Тем, что же многие так и не оправились с него, не рассказали потомкам о праздник трагедии…
От того, как но часто в нашей повседневности видим последки Голодомора — в поведении ныне живущих, потомков недобитых Голодомором и всеми прочими катаклизмами. В бегстве ото села, в мышковании всего, чего есть, в недоверии к власти как таковой, в желании невыгодный проникаться ничем серьезным, в стремлении к сильнее сильному, в страхе брать ответственность – а сие не я, так вышло, в неузнавании своего, в обезличивании прошлого…
Я никогда и никому неважный (=маловажный) пересказываю в деталях того, что стряслось в месте, где я работаю, в июне 1941 возраст. Как и в других подобных местах. В дальнейшем нескольких последних лет я поняла, как никогда не передам подробностей того, точно читала и читаю в фейсбучных одкровениях тех, чьи родственники решились поверить о страхе, пережитом почти сто полет назад. Разве когда стану бесконечно старой и мне уже будет неинтересно всегда, кроме будущего и передачи в то грядущее всего пережитого и перемысленного. И я поняла, на хрен молчали. Потому что — было поджилки трясутся. И как знать, что было страшнее – всесильная «госбезопасность» неужели воспоминания о пережитом.
И я хорошо осознаю, что-нибудь все это сказанное, а еще почище – много всего подуманного и продуманного – сие тоже какая-то часть, какой-либо-то «мой» отрывок того, что произошло с моим народом. Временем оно догоняет, хотя Бог миловал моих непосредственных физиологических предков через всех трех Голодоморов. Единственное "голодное" воспоминание – сие рассказ моего покойного деда, рано или поздно во двор к ним, год точно переселенным из Закерзонья, забрели истощенные ото голода отец с сыном. У прабабки по образу раз был только кувшин с кисляком и строго говоря его, на тот момент чуть (было) ли не последнюю еду в доме, возлюбленная отдала этим голодным скитальцам.
Выполнимос Голодомора пугала двумя вещами. Первая — сие ощущение полного бессмыслия и собственного вопреки него бессилия. Врывается орда в хату, хотя (бы) сугубо арифметически их больше, нежели весь твой род,- и что твоя милость сделаешь?
Вторая вещь – всеобъемлющий слом бытовой банальности. Когда готовую еду выбрасывают изо печи на пол – сие страшно. Когда кота или собаку едят — как и. Потому что это не один насилие. Это полный слом общем, к чему привык. И хтонический ужас: в противном случае возможно это, то возможно, отсюда следует, все. И что же с нами паки (и паки) могут сделать те, кто поперед этого довел?
Самость — это вместе с тем не только мысленные конструкции языка, веры, идентичности. Лингва — это и разговоры с близкими дома, с коллегами получи и распишись работе. Если не о чем бякать, нет темы – язык мертв. Веруля – это не только заявление о Боге как Абсолюте, это ежедневная (тож не ежедневная – только бы искренняя) прошение, это поход в церковь, которая чтоб духу твоего здесь не было там, на пригорке или следовать углом, это множество ритуалов. Кутюм — это не только хорошее словцо и раздел культурной антропологии. Это в избытке действий, как празднично-ритуальных, си и ежедневных, «потому что си должно быть».
Майкл Биллиг использовал остроумную аналогию "развевающегося флага" и "спущенного флага". Таким (образом вот, мы ассоциируем нематериальные понятки с "развевающимся флагом" в виде больших сдвигов и торжественных церемоний. Так "спущенный флаг" в виде ежедневных действий, банального, казалось бы, ритуала потребления пищи тож отдыха, багаж и навыки, которые передаются изо поколения в поколение – от отца к сыну, ото матери к дочери – именно в этом хуй самости, корень смысла и значения, бриар ощущения контроля над событиями, то-то и оно здесь зарыты индикаторы "нормальности". После этого же багаж самоосознания, соотнесения себя и таблица, ощущения своего места, коммуникация с всем скопом – не только словом, а и определенными действиями.
Голодомор все сие разрушил. В большой степени прервал тяглость устои и идентичности. Как переламывают древко побежденного о коленце. Как ломают позвоночник. И потом, если наступает реабилитация, «спинальник» принуждён заново учиться и учить свой диэнцефалон действиям, которые при нормальном состоянии прошиты в мозгу. Сие больно и тяжело.
Так же и автор сейчас должны реабилитироваться. Возрождать наши смыслы, выше- мир, наши знания. И первым этапным порядком является осознание.
Многие оказались безвыгодный готовы. Все те, для кого кто в отсутствии войны, кого поссорили политики, кому нужен "отпечаток", все, для кого "а что-нибудь я, жизнь такая", все, кто такой убегает от реальности с магическими ритуалами другими словами непамятью – всех их позволяется причислить к до сих пор искалеченным Голодомором и последующими десятилетиями советской власть предержащие. И вся их агрессия, направленная держи тех, кто напоминает им о войне и реальности, даже если просто своим существованием – сие агрессия страха. Подсознательной вытесненной памяти о книга, как за лишнее слово, которое называло реалии своими словами – врывались, арестовывали, пытали и вывозили…
Сие было едва ли не самым большим моим открытием, как-нибуд я начала говорить с людьми, которые меня окружают в повседневной жизни, устремлять внимание на следы не один Голодомора (которого Галичина не знала), хотя и в целом "концлагеря" в ежедневных словах и действиях. Если в ответ слышала: "не выкладывай тех ужасов", "твоя милость не можешь сказать что-так положительное" и тому подобное. Из этого следует понятно — люди продолжают бояться. И, согласно инерции, – "госбезопасности", и собираться (восвояси в момент ужаса. Вспоминать. Попытаться взять в толк. И преодолеть.
Когда поняла, что паника и травма прилетают рикошетом по тем, кто такой их осознает. Это работает этак, что страх распространяется и на тебя. Ведомо свойство стокгольмского синдрома "загасить" тех, кто решается дразнить вещи своими именами, и на реактанц, хотя бы моральное. И именно сие свойство человеческого чувства делает жертв бессознательными сообщниками преступников.
|
|
И вот тогда поняла, на хренищ открылся этот портал именно коли так, в 2015-2016 годах. «Браму втворили», за выражению Галины Пагутяк, хоть и объединение другому случаю. Армия удержала сторона, следовательно, мы стали сильными, пишущий эти строки смогли по крайней мере никак не сдаться, смогли противопоставить что-ведь вражеской силе. Нас уже безвыгодный заберут, не припишут «антисоветскую агитацию» с 10 годами Сибири вслед за семейное упоминание, в котором отразилось одно изо преступлений тоталитарной Москвы. Москва малограмотный придет. Не придет в твой у себя, не заберет твое имущество, неважный (=маловажный) вывезет в «быдлячем вагоне».
Появилась ощутимая водораздел между нами и ними. Между жертвами и палачами. Посередке смыслом и убийством любого смысла, любого "никак не такого", исключительно по требованию видений одних и зависти, жестокости, бездумья других.
Отошел жуть. Появилось ощущение безопасности. И оно сняло келейный заговор молчания. Началось осознание и проговорение.
Весь это привело к ощущению силы. Силы конфронтировать. Силы контролировать события.
Ощущение смысла.
А из чего явствует, стало можно вспоминать, пересказывать, н.
Да, разверзся ад. Тот самый, тот или иной довел нас до этого состояния.
Сейчас мы возвращаем себя наше. И поэтому мне становится тише, когда на фотографиях рядом с зажженной стоймя я вижу оружие. Автоматы, пистолеты, хотя (бы) символические вилы. То оружие, которым потомки жертв сдержали потомков палачей.
Раз такое дело, в 2014-2015 годах, мы вернули себя силу. И, как в той сказке, с каждым убитым врагом распадалось одно ячея заклятия. Немым возвращалась речь, слепым – амблиопия, а всем вместе – мысль. Прелюдия казаться, что мы – живы. Автор этих строк помним. Мы готовы бороться.
И яко Голодомор был местью за войну ради государственность, за тысячи восстаний, вслед упрямое бытие собой.
Осознание грани промежду «ними» и «нами», посредь смыслом и убийцами, не дало в который раз скатиться в ужас.
И мы все но не перестали быть собой. Я вспомнили и помним, что произошло, поэтому произошло и кто виноват.
|
|
Помним.
Каждое зернышко 33-го.
Как видим, появилась возможность остановиться и «перечертить уроки». Это, собственно, ведь, чем мы сейчас занимаемся. По сию пору наши воспоминания, дискуссии, метания, весь наши «волны популизма» – сие не только наследие Голодомора. Сие еще и симптом целебной горячки, которая возвращает больного к здоровью. Неприятно, страшно, горько. Но ломалось так, что мы теперь восстанавливаем – гранатово и страшно.
Олеся Исаюк, Национальный Лувр-мемориал «Тюрьма на Лонцкого»
